Но не только память об издательстве сохранили эти стены: в 2020 году при разборе старой кладовки был обнаружен скрытый в стене шкафчик, заделанный и заштукатуренный. Когда его открыли, то увидели старые чугунные весы с «уточками», правда, без гирек. В редакции эти весы сразу окрестили «наследством Моссельпрома»; кто знает, быть может, это действительно так, и они обвешивали Булгакова, или Маяковского, или еще кого-нибудь?

В июльский душный вечер я вновь поднялся на кровлю того же девятиэтажного нирензеевского дома. Цепями огней светились бульварные кольца, и радиусы огней уходили к краям Москвы. Пыль не достигала сюда, но звук достиг. Теперь это был явственный звук: Москва ворчала, гудела внутри. Огни, казалось, трепетали, то желтые, то белые огни в черно-синей ночи. Скрежет шел от трамваев, они звякали внизу, и глухо, вперебой, с бульвара неслись звуки оркестров.

На вышке трепетал свет. Гудел аппарат – на экране был помещичий дом с белыми колоннами. А на нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набегавшем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах и фрачные лакеи бежали с блестящими блюдами. Нэпманы влезли и на крышу. Под ногами были четыре приплюснутых головы с низкими лбами и мощными челюстями. Четыре накрашенных женских лица торчали среди нэпмановских голов, и стол был залит цветами. Белые, красные, голубые розы покрывали стол. На нем было только пять кусочков свободного места, и эти места были заняты бутылками. На эстраде некто в красной рубашке, с партнершей – девицей в сарафане, – пел частушки:

У Чичерина в Москве
Нотное издательство!

Пианино рассыпалось каскадами.
– Бра-во! – кричали нэпманы, звеня стаканами, – бис!

На десятом этаже цвел огнями излюбленный литераторами и артистами ресторан «Крыша», а по соседству, на том же десятом, несколько лет подряд помещалось кооперативное писательское издательство «МТП» – Московское товарищество писателей. Помещение «МТП» по наследству перешло к существующему и ныне издательству «Советский писатель».

На десятом этаже было издательство «Советский писатель». Отправляясь гулять на крышу, мы сталкивалась нос к носу в лифтах, на лестнице и в коридоре с легендарными личностями, ходячими легендами, которых потом будем изучать в университете, но кто да кто движется тебе навстречу и отвечает на твое «Здрасьте!», для нас пока оставалось тайной.

Роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» долго «лежал» на крыше дома в Большом Гнездниковском – до 24 октября 1958 года (эта дата – присуждение писателю Нобелевской премии по литературе). Ему врали, предлагали сокращение, доработку текста, убеждали: пусть он пошлет телеграмму в иностранное издательство, скажет, что роман в издательстве «Советский писатель» находится на стадии последней работы, что он страстно хочет дождаться публикации сначала у себя на Родине. Работа шла планово: был прикреплен редактор, трудились корректоры… Но Пастернак «разрешил» заграничную публикацию, и ему пришлось отказаться от премии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Началась травля, которая отразилась в его стихах: «Я пропал, как зверь в загоне. / Где-то люди, воля, свет. / А за мною шум погони. / Мне наружу ходу нет…»

Пастернак поднимался на лифте на 10-й этаж в издательство «Советский писатель» – то за версткой, то для снятия каких-то текстовых вопросов, то для того, чтобы получить гонорар. «СП» был пастернаковским издательством, здесь в советское время выходили почти все его книги.

Здесь же находился кабинет главного художника издательства К. М. Бурова (художник книги, теоретик книжного искусства. – Ред.), много рассказывавшего нам о своей работе. В «СП» он проработал с 1961 по 1970 год – время, которое специалисты оценивают как период подъема оформительской культуры в изданиях «СП», получивших тогда свое новое «лицо». По воспоминаниям художника В. Медведева, с приходом в издательство К. М. Бурова «начался новый этап в оформлении книги “Советского писателя” – этап неожиданных динамичных решений во всех элементах книжного организма».

Среди сотрудников «Вопросов литературы» тоже были поэты: Татьяна Бек, Серго Ломинадзе и другие. Последний посвятил редакции следующие строки, позволяющие судить о рабочей атмосфере в ней в доинтернетовскую эпоху:

Работаю в толстом журнале,
Где дамы кричат, как в лесу.
Сижу, как кузнечик в пенале,
Исправную службу несу.

Вместе со всей нашей прессой журнал «Вопросы литературы» начинает новую жизнь – самостоятельную и рискованную <…> С учетом инфляции, а также вздорожания бумаги и типографских услуг, это может оказаться более короткий срок. Как же существовать «Вопросам литературы»? Рост нашего тиража вдвое за последние годы говорит о том, что интерес к журналу есть. Но этот интерес был нарушен двумя, в сущности катастрофическими, обстоятельствами: в прошлом году журнал и плохо выходил, и плохо доставлялся подписчикам. Мы разделили участь многих журналов, в особенности тех, что выпускались «Известиями»: перегруженное материалами Верховного Совета СССР, издательство не справлялось с выпуском другой продукции. К тому же «Вопросы литературы» имели честь и несчастье печататься на том же самом станке, что и государственные материалы: естественно, не нас пускали в первую очередь. При всем благожелательном отношении к нам издателей, мы, выражаясь современным слогом, не входили в ряд приоритетов. В результате вместо двенадцати номеров – только четыре: всего треть тиража, и даже эти номера не все поступили подписчикам (об этом мы можем судить не только по недоуменным и гневным читательским письмам, но и по собственному опыту как подписчики своего же журнала).

Все это невозможно и невероятно – век литературы в одном месте прямо посреди Москвы. Кажется, что этот заповедник возник и существует подобно уголкам природы, которые обходит стихия, меняющийся климат и человек. Об этом мирке нужно знать. Этот мирок отважен, но очень хрупок. Погубить его может банальное равнодушие, непонимание и неверная расстановка приоритетов в культурной политике.
<…>
Мы выходим на запрещенную крышу. Мы смотрим вниз. Орды времени пробегают. Это очень страшный бег. Мы, работники маленького журнала критики и литературоведения, застывшие в своем литературном саду, как античные фигуры на полотнах Семирадского, в самые тяжелые минуты обращаемся к нашим призракам. Наверное, это еще один секрет выживания.
Булгаков, спаси нас и сохрани.